ХЕМУЛЬ

В почти кромешном, как мне показалось, мраке я усиленно пытался найти ответ на привычный для многих вопрос: «где я… что со мной…» В мерцающем свете лучинки тени моих рук казались огромными. На столе неподалёку лежал Хемуль, головой рядом с тарелкой – предварительно, очевидно, рефлекторно отодвинутой руками, расчищавшими его лицу путь к грубым, покрытыми жирными пятнами доскам стола. Из угла раздавался могучий, такой привычный по походам храп Патагеныча.

Память постепенно возвращалась. Еле поднявшись, придерживаясь за стенки руками, я медленно и печально, но неотвратимо приблизился к выходу из нашего убежища.

Открыв тяжелую металлическую дверь подвала, рефлекторно обвел освещенную яркими еще всполохами угасающего над саркофагом ЧАЭС выброса аномального столба багрового свечения. Получается, мы бухали почти два дня. Круто! Хорошо, что пили не так и много, да и закаленные постоянными физическими нагрузками организмы, как правило, легко справляются с такими дозами спиртного. Больше накурились какой-то местной травы, излюбленной Хемулем, и после живейших галюников повырубались. Ну и ладно…

Я вышел под мелкий, привычно моросящий дождик и только успел расстегнуть ширинку, чтобы пометить территорию, как из темноты, буквально в трех метрах от меня, в пятне слабого света, нехотя вывалившимся вслед за мной из открытой двери, появился зомби.

Я видал их немало, но этот был совсем непривычен. Месяцев двух или трёх, с отгнившими уже губами и практически свалившейся с остатков лица кожей, торчащими из разложившихся уже десен кривыми и неестественно длинными зубами, он всё-таки разительно отличался от всех, кого я видел ранее.

Рефлекторно вскинутый автомат я решил пока не применять – отстрелить из АК 105 калибра 7,62, в который я в Зоне в последнее время просто влюбился, голову очередью от живота было делом для начинающих, а я уже встречал свою первую весну – если в Зоне можно было так назвать это мокрое время года на фоне почти постоянно низкой облачности и мелкого, сменяемого частым густым дождем.

Зомбак был одет в летный комбинезон, с большим круглым шлемом и огромными светоотражающими очками на лобовой части шлема. Кроме того, рук у него просто не было – удивительно, как он передвигался, ведь в темноте в Зоне споткнуться или поскользнуться было плёвым делом. Тем не менее, его комбинезон был не очень и испачкан, хотя с термоотражающей ткани скафандра грязь, возможно, просто смыта дождем.

Зомбак стоял и, казалось, смотрел на меня пустыми, почерневшими глазницами.

Вдруг он сделал полушаг в сторону, медленно, как и все они – попробуй подвигать застывшим без кровообращения, разлагающимся телом – и присел на корточки.

Я не сводил с него глаз и повел автоматом, однако он, казалось, только улыбнулся – по крайней мере, челюсть его слегка шевельнулась. И казалось даже, что он задышал. Бррр – хорошо что с такого расстояния и под дождем я не почувствую гнилостный запах его нутра.

Я никогда не сталкивался с говорящим зомби, хоть и повидал их немало, но опытные сталкеры, не раз ходившие в глубину Зоны, куда нелегкая меня занесла намного позже – рассказывали, что бывают зомбаки, которые столь хорошо сохраняются, что могут даже прицельно – хоть и не особо метко – стрелять, особенно если их ведет Контролёр. Ужас…

–Ддрааастуууйй стааалееер, – медленно вымолвил зомби. У меня подкосились колени, и я вынужден был присесть на корточки напротив него, рефлекторно держа автомат направленным на него и слушая привычные шелест дождя, подвывание ветра в соседнем пролеске, далекие крики тварей и глухие выстрелы.

–Здравствуй, мертвяк, – ответил я как можно более сдержанно.

–Амм натто ити… емммуууллль – промолвил Зомби, и медленно, но уверенно поднявшись, сделал шаг ко мне. Я с трудом подавил рефлекс, но понял, что он хочет что-то сказать еще, и подождал.

–Ыыыыыыыычччкккииии, – промычал Зомби, и я в мгновение ока понял, что он просит угостить его консервами из бычков в томатном соусе. Почему-то я никогда всерьез не принимал рассказы обо всех этих чудесах, считая Зону местом хоть и полным чудес и аномалий, но уж простите, «Черный Сталкер» Ден Шухов – дух одного из первых сталкеров, вечно странствующий по Зоне, или вечный бродяга сталкер Семецкий, почти ежедневно погибающий то в бою, то от зверья, то в аномалиях, о чем с регулярным прискорбием приходила весть через сталкерскую сеть… До сего момента это было для меня чем-то из области рыбацких, столь же ярких как и рыбацкие, баек…

Не отводя ствол автомата от неведомого гостя, я попятился к дверному проёму, и вдруг почувствовал, как сзади на моё плечо мягко легла рука. Человеческая.

–Это я, Хемуль, – тихо и спокойно ответил на мой зависший во вдруг ставшем очень тугим, вязким и мутным воздухе вопрос мой опытный товарищ.

–Постереги гостя. Щас принесу, – он столь же бесшумно удалился, только в этот раз я заметил легкое колебание тени на мокрой жухлой весенней траве.

Зомби не мог есть сам, но видно было, что его терзает безумный голод. Хемуль кормил его с ложки, спокойно и без всякого опасения, хотя Зомбак мог попросту накинуться на него и обгрызть, что регулярно случалось с доверчивыми и наивными гуманистами и проповедниками, искавшими в Зоне духовного развития и находившими смерть. Как правило, жуткую…

Доев, Зомби как по команде повернулся и, нелепо покачиваясь, манекеном с обвисшей формой на усыхающем гниющем теле, медленно двинулся куда-то по одному ему известным делам.

Мы заперлись в укрытии, где Патагеныч, разбуженный нашими шагами, уже протирал глаза и вполне осознанно оглядывал стол в поисках питания для своего мощного организма. Его примятая во сне борода смешно топорщилась, солома, которой один из двух лежаков был устлан вместо матраца, обильно вплелась в его бороду.

Хемуль, невозмутимо распалил маленькую ржавенькую буржуйку сваленными в углу комнаты сухими ветками и корявыми, явно местного происхождения суками, хладнокровно оторвал от валявшейся на соломе тряпки – грязного покрывала – клок, налил на него самогона и мокрым клочком протер алюминиевую ложку, которой покормил Зомби. Потом сунул ее в огонь и, вытерев напоследок, бросил в остатки своей похлебки, смеси нескольких злаков и рыбных консервов – нашей праздничной еды.

Праздничной, потому что нам до тошноты надоели армейские сухпайки из «сала в шоколаде» украинского производства, которые были дёшевы, легки, доступны, удивительно калорийны — и омерзительны на вкус.

Разлили. Махнули «по сотке», закусили. С непривычки я чуть было не вывернул праздничное яство на пол, видя как Хемуль беззаботно облизывает намазанную густой кашей ложку, которой еще десять минут назад кормил разлагающегося мертвеца… Брррр…. А ведь и у меня потом всяко бывало…

Хемуль плеснул понемногу, Патагеныч принялся готовить курево. Я не удержал вопрос, с которого всё равно надо было начать разговор:

–Хемуль! Ты спешил куда-то, и мы с Патагенычем понимаем, как сорвали тебе сроки. Каковы твои дальнейшие планы?

Хемуль, не поднимая глаз от стола, спокойно и честно промолвил:

–Сорвал сроки. Я шел по заданию капитана Луиса Гоугенда, руководителя камерунского контингента. Шёл на ликвидацию Мазератти…

Патагеныч от неожиданности рассыпал курево по полу, и, раззявив рот, попытался было нагнуться, но, махнув рукой, пододвинулся на своей скамейке поближе. В неверном свете игривого огня, выбивавшегося из буржуйки и дарящего нам так необходимые иногда в этих сырых и промозглых местах тепло и уют, мы выглядели наверное, как кучка Зомби.

Я слышал о Мазератти краем уха. Это была кличка какого-то отмороженного итальянца, известного главы местного клана наёмников, которые, по всеобщему убеждению, охотно исполняли роль киллеров, когда, например, надо было устранить конкурента или замочить кого-то из лидеров кланов, а как поговаривали, брались даже за военных.

Отлично оснащённые, пользовавшиеся явной поддержкой каких-то неведомых, но могучих покровителей, эти люди почти не жили в Зоне, хотя прекрасно в ней ориентировались и не боялись заходить в самый Центр.

Ликвидация Мазератти была операцией не просто безумной, а, я мог поручиться, нереальной. Хотя, для Хемуля, может быть… ибо… если…

Молча хлопнули по пятьдесят. Занюхали рукавами. Крякнули. Отпустило…

–Я должен был перехватить его в определенном месте и снять всю их группу. Решился – за миллион Грина и амнистию – причем не столько мне, сколько моей девчонке – вы ее знаете. Военным не верю, но миллион уже взял. Им это – бумажки, еще наворуют, а мне – свобода моей любимой и завязка с Зоной. Паспорта даже выдали, сцукки…

–Не знаю, кто его заказал Луису и зачем это ему, но по мне этот Мазератти – не человек, а гнида, ничем не лучше кабана или чернобыльской собаки, замочить – раз плюнуть, и дело с концом. Знаете сколько на нем крови невинных пацанов, которых он, выходя, просто валил, чтобы не осталось свидетелей его преступлений? Помните бар Арменчика? Он был моим другом. Торгаш, конечно, прирожденный и всякое такое – но порядочный был мужик. Так и не узнали, кто его заказал, но Мазератти в одиночку перемочил его охрану – а что их валить-то, старики–инвалиды, ветераны на дожитии… А его я увидел распятым на витрине его же бара, с кишками, аккуратно уложенными в коробку рядом. Эта тварь даже не убивал – он наслаждался. А Арменчик, упокой Зона его душу, меня раз, еще будучи сталкером, две недели в лёжке выкармливал остатками печенья и выносил за мной дерьмо, пока сломанная нога не позволила мне идти. Вот так вот…

–Я опоздал к месту засады – оно около Зимовища, вот в этом квадрате, – указал он, увеличивая карту местности на своём роскошном, в титановом корпусе, карманном компьютере «яблочного» производства, – но учитывая, что путь оттуда ведет через болота либо прямо на нас, к остаткам населенного пункта Коцюбинского, либо к Краснову, напрашивается простой вывод. Он, не зная минных полей и не рискуя провалиться, не торопится. Скорее всего, он получил какое-то задание и тщательно маскирует свой лагерь-лёжку, готовясь отходить.

–В одиночку мне с ними не справиться, полягу почем зря. Но вместе мы скормим их псевдоплотям на раз-два – добавил Хемуль, мрачно ухмыльнувшись, и продолжил:

–Мой план предельно прост. Так как он ни за что не сунется в глубину Зоны без серьезной подготовки – а на несерьезность указывает утечка информации о его маршруте и точках пересечений – то он глубоко не пойдет. От Зимовищ дороги идут либо на Припять – отметаем, либо на Красное – на север, думаю туда он будет выходить, либо на Кривую Гору – хотя не понятно, что ему там нужно.

–Как бы то ни было, брать его надо на отходе, срыв его задания нам по барабану.

–Мы разделимся на две группы. Вы с Патагенычем возьмёте на себя сектор между Коцюбинским и Машево, – он пририсовал нам стилусом на карте известные ему места прохода, редкие между аномалиями и радиоактивными болотами, отметил их и синхронизировал свою карту с нашими.

–Я же пойду к Красному, – завершил он. – Если погибну, завалив эту мразь, вот вам шифровка, просто передайте Луису. Хоть и не люблю африканцев, больно задиристы, но это порядочный офицер и человек чести. Он мою из Зоны вывезет, и на бабки сильно не обдерет. Если же згину зазря – то да пребудет со мной Мама Зона, скверная, говорят, старуха — но иной тут и нет… Просто скажите Нельке, что любил и сделал всё. Теперь парни так. В Зоне ничего не бывает даром. Риск велик. Всё, что снимем с гадов – делим натрое. Плюс каждому с меня – по двести тысяч зеленых за это дело. Патагеныч, не возражай – доживи, когда меня спасёшь, тогда этот долг и вернешь – я должников люблю! Согласны?

Патагеныч, неспешно поглаживая мятую бороду, молча кивнул. Я последовал его примеру.

–Выброс закончился совсем недавно, но признаков гона тварей нет – значит, погнало в другую сторону. Получается, парни, надо выходить – они тоже не дремлют и уже наверняка хватанули своего дорогого коньячку, пижоны пафосные, и затирают следы. Я пойду попытаюсь таки надыбать у Викария баночку яда посильнее, чтобы мутантов утешать – шуметь вам и мне никак нельзя, парни. И арбалеты.

Пока Хемуль уговаривал старика, мы уже собрались, и, получив по арбалету с электронным автовзводом (великолепное изобретение японских оружейников, после выстрела достаточно было просто вставить в ствол новую стрелу!) и по десятку упругих стальных, судя по зеленой метке на остриях – отравленных – стрел, прямо около землянки двинулись каждый в свою сторону, не прощаясь. А зачем? Моя тропа шла через луг, где было еще довольно мокро после дождя, но солнце уже проглядывало сквозь разрывы в облаках вечно вращающегося вокруг Саркофага облачного вихря, и это дарило надежду на то, что хоть несколько часов можно будет насладиться потрясающими, фантасмагорическими видами мутировавшей природы.
Не теряя бдительности, я тщательно и неспешно прошел свой сектор, стараясь не привлечь к себе внимания редкого еще после Выброса зверья и не вляпаться в новую аномалию, которой на карте могло и не быть. Впрочем, один раз, задумавшись и заслушавшись журчания ручейка у брода, я чуть было не влетел в Трамплин, невесть как укрывшийся на ровном песочке пляжика почти у самой воды. Мне хватило ума, заметив, что песок в этом месте странно изрыт и сух, подбросить туда камень, который, не пролетев и метра внутри неровного овала сухого песка, с бешеной скоростью полетел обратно (надо будет ребятам рассказать, странная аномалия какая-то, обычно Трамплин швыряется вверх), да так быстро, что я бы и увернуться не успел, не пролети он сам недалеко от моего плеча.

Так, обойдем, пометим на ПДА… Главное – не свихнуться…

Психические болезни в Зоне столь же обычное дело, как и рак, и тяжелейшие травмы. Но если травмы люди получают от людей, мутантов, аномалий, фрагментов разваливающихся зданий, ну и конечно же – Выбросов, а рак – понятное дело, от радиации и колоссального количества токсичных отходов, сброшенных сюда коррумпированными чиновниками еще во времена СССР, когда Зона, тогда ещё намного меньшая, стала всесоюзной химической помойкой, то с психическими отклонениями дело обстояло намного серьезнее.

Всем известно, что в Центре Зоны находятся поселения Темных сталкеров – людей, для которых Зона стала последней возможной средой обитания – у них начались прижизненные мутации, совместимые с жизнью. Далеко не каждый человек способен смириться с мыслью, что у него начал вдруг быстро отрастать хвост, который у обычных людей является рудиментом. Резкий и сильный рост жуткой щетины по телу совокупно с ороговением быстро растущих и превращающихся в когти ногтей, был, пожалуй, самой распространённой формой, всё остальное происходило индивидуально. Так, позже я даже знал одного бывшего сталкера, переродившегося в некое подобие женщины и даже умудрившемся забеременеть неизвестно от кого, что впрочем особо никого не волновало – его просто скормили «домашнему» кровососу свои же – сталкеры, центровавшиеся вокруг бара Сто Рентген. Кровосос у них был как бы приятелем – хотя на обед к нему попадать никто не хотел, его скудный разум не особо различал людей, но жил он внутри заброшенного военного склада, и никогда не пытался оттуда выбраться. Когда ему не подкидывали людей – на пари или в виде наказания оным, он довольствовался случайно забредшими к нему в ангар псевдоплотями или собаками. Не помню, как его звали, но Хемуль при воспоминании о знакомстве с ним криво ухмылялся и отмалчивался.

Так вот, многочисленные опасности, излучения, опыты военных и научников на их базах – в том числе и над сознанием, отвратительная как правило, давящая на нервную систему погода, всё это вместе у людей со слабой психикой вызывало самые разные отклонения.

Я уже рассказывал раньше, что Зона спустя уже шесть лет после Второго Взрыва была весьма обитаема. Тут жили как сталкеры, наиболее зажиточная и успешная прослойка, так и многочисленные бандиты, торговцы, проститутки, учёные, военные и немалое количество иного люда. Большинство этих людей жили тут, естественно, нелегально. Но ещё меньшая часть этих людей способна была передвигаться по Зоне самостоятельно вне небольшого, проверенного-перепроверенного на радиацию и аномалии участка земли – хутора, как правило, называемого Домом, или участка населенного пункта.

Многие из этих людей были отличными бойцами, но совершенно не способны были замечать аномалии, и потому работали, в основном, охранниками. Менее подготовленные работали прислугой и разнорабочими, и иногда умудрялись вернуться живыми и даже из Центра Зоны, куда ходили со сталкерскими или военными отрядами в качестве носильщиков, внося один груз, и часто вынося другой.

Весьма немало было всякого деклассированного элемента – алкоголиков, бомжей, юродивых обоего пола. Они как правило забредали сюда через лазы в Периметре в надежде поживиться, либо до их уровня скатывались жители Зоны – сошедшие с ума, покалеченные или севшие плотно на местную наркоту и алкоголь сталкеры и охранники.

Отдельными кастами были проводники и киллеры – наёмники. Бывало, что один проводник отрабатывал заказ наёмников проводить их в то или иное место Зоны, после чего оставлял их, получив расчёт (говаривали, и пулей в спину, случалось), а выходили наёмники, уже встретившись в условной точке с другим проводником, не знавшем о миссии и судьбе первого. Эти практически всегда доходили.

Но основным хлебом проводников, особенно начинающих, был выгул богатых буратинок – нуворишей, пресытившихся уже всеми видами сафари и даже охотой на людей и желавших пощекотать себе нервы в Зоне, попадая в неё часто с легальным разрешением, купленным за огромные деньги, но дававшем право даже вывести из Зоны некий набор бесполезных, но красивых артефактов и шкуры убитых тварей.

Этот бизнес был относительно безопасен, так как документы позволяли им официально согласовать маршрут, дабы не бояться быть накрытыми артиллерией или рейдом военных сталкеров, а прекрасная подготовка и амуниция и наличие опытного проводника и пары–тройки сталкеров-разведчиков в эскорте практически не оставляли шайкам бандитов никаких шансов выйти победителями или просто выжить. На шайки бандитов – с молчаливого одобрения как сталкеров, так и военных с Периметра – даже устраивали целые загонные охоты… Бывало, их выгоняли к какой- то аномалии и гнали на нее, развлекаясь созерцанием их гибели, либо расстреливали не спеша, «разбирая пулями по суставам». Японское отставные военные так вообще любили пленённому бандиту, предварительно перетянув жгутами артерии и вколов противошоковое, отрубить ступни, кисти рук, и, выколов глаза, неспешно медитируя, наблюдать как мучимая болью, но не теряющая сознания жертва, голая, вся в потеках крови с лица и культей, грязная и мокрая, ползет на карачках куда глаза не глядят, и в итоге становится жертвой какой-нибудь из аномалий, на поляне с которыми действо обычно организовывалось.

Нам, сталкерам, такие виды пыток были противны до предела, но, с другой стороны, тварь, принявшая такую смерть, безо всякого сомнения причинила её многим тут в Зоне, а возможно, и на Большой Земле до того как сюда попала, потому вид пустых кровоточащих глазниц над изуродованным лицом, с разорванными ноздрями и губами беззубого уже рта, зашедшегося в хриплом крике, или грязной, обгаженной задницы стоящего на четвереньках отморозка не вызывал ни жалости, ни сострадания. Да и работа есть работа, в любой момент каждый из нас мог оказаться на его месте – только попади им в плен…

Редко, но случалось так, что отставшего от группы охотника, да и целую группу, брал контроллер, и тогда, учитывая, что шансов излечить их выжженные мозги практически не было, даже убив контролера, их просто оставляли ему, стараясь уйти живыми самим. Именно за это соблюдение совсем не благородных, но навязанных самой Зоной правил выживания тут, контролеры редко нападали на сталкеров, пропуская, если те не пытались сами атаковать.

Ладно, лирика – после. Интересно, почему мертвый, с по всем правилам отмершими мозгами Зомби сказал мне те слова? Кто послал его? Неужели правда, что не в страшных подземельях под Припятью, а именно в гниющих телах бывших людей и живут истинные «Духи Зоны»? Мистика какая-то, хотя чего тут только не встретишь…

И не зря я не стал обсуждать этот невообразимый диалог с ребятами – Патагеныч еще в себя не пришел, а Хемулю сейчас ничего лишнего знать не надо…

Мой взгляд привлекла непривычно большая, примерно сорок метров в диаметре аномалия Жарка, неспешно искрившая и потрескивавшая на полянке, прямо у тропы. Казалось бы, такая заметная – обойди её, и все дела. Но сталкерский нюх не позволял мне быть таким доверчивым – и верно. Справа, примерно в метре от тропы, залегли концентрические круги примятой травы. Так, гравиконцентрат. Итого, у меня в данный момент только один путь, как у мифического барона Мюнхаузена – между крокодилом и львом.

Датчик аномалий вибрировал как ужаленный, пришлось его отключить.

Я бросил болт – надежное средство распознавания – в воображаемый проход между аномалиями. Он пролетел без проблем. Но что-то меня очень, очень настораживало, и было давящее на затылок ощущение чьего-то внимательного и враждебного взгляда.

Я остановился. Вечное правило водил и сталкеров – если что-то идет «не так» – остановись. Успокойся. Пережди негативное стечение обстоятельств.

Скинув рюкзак, я уселся на небольшой полянке, метрах в двадцати от Жарки, и стал не спеша готовить опостылевший, но такой необходимый в нынешних условиях сухпаёк украинского производства, называемый в Зоне «сало в шоколаде».

Ще не вмерли, как говорится, постулаты советской еще школы диетологии для военных. Сухпай, действительно, уступал по питательности только германскому, и с тех пор как Украина, а потом Россия (поломавшись, конечно, как красна девица) вступили в НАТО, все вдруг поняли что мы – европейцы, союзники и жители одного плота. Естественно, военные на учениях постоянно прикалывались друг над другом. Так любимой темой приколов бельгийцев над французами был «наносыр» — нарезанные тонкими ломтиками кусочки великолепного на вкус сыра разных сортов в жутко дорогом и пафосном, но совершенно не питательном французском сухпайке. А ведь хитрецы французы, один такой паёк за вкусность меняли с ними на пять питательных украинских, четыре польских или немецких, а с остальными – как договоришься. Индийские сухпайки, не смотря на полностью вегетарианские субстанции, были крайне сытны и весьма вкусны — но дефицитны.

Самым прикольным был белорусский сухпаёк – банка тушенки, банка сгущёнки и пакет жирного, черного, с целыми зернами злаков, хлеба в вакуумной упаковке. Просто и совсем без пафоса, но очень дорого за него приходилось платить, белорусы сами ели его на доставшемся им небольшом участке северной границы, умудряясь готовить из пайка такие кулинарные шедевры, что, бывало, при прохождении блок-поста Зоны (особенно на обратном пути, легально, после выполнения заданий Контрразведки) и ни с кем делиться не собирались. Хотя Хемуль вроде что-то рассказывал про сало, но достать его в Зоне было невозможно, Чернобыльские Кабаны и Плоть имели жир мерзкий и вонючий, их вообще есть-то можно было только с голодухи…

За этими мыслями, привычно огибая все подозрительные участки местности, прислушиваясь, не вибрирует ли взятый трофеем в бункере Свободовцев датчик радиоактивности, я осмотрел звериные тропы на карте ПДА, и выбрав ту, которая, судя по осмотренному мной участку, была наименее хоженой и, следовательно, более привлекательной для поджидаемого неприятеля, не спеша и тщательно заминировал остальные тропы, используя специально взятую тонкую железную проволоку, склонную к быстрому проржавлению, которая по неписанным местным законам применялась для устройства растяжек. Слишком уж много погибало сталкеров, не заметивших растяжек, поставленных кем-то другим для кого-то другого в бесконечных междоусобицах Зоны. Проволочка же как обеспечивала надежный подрыв гранат, так и быстро ржавела – после первого же выброса, и, став очень хрупкой, разрывалась при касании, что давало проходящим шанс не погибнуть зря.

Гранаты я ставил с хитринкой: первые по пути из Центра были хорошо заметны, вторые – уже замаскированы получше, в расчете на то, что противник, заметив первую растяжку, насторожится и снимет её, либо обойдет, и, обходя или пройдя метр-два вперед, таки зацепит хорошо замаскированную проволочку и… Да будет земля Зоны ему пухом.

Свою тропу, выбранную для засады, я заминировал примерно метров в трёхстах позади себя, в расчете на то, что в случае моей гибели противник уверенно двинется именно тем путем и подорвётся. Выбрав позицию на пригорке посуше, я оглядел в небольшой окуляр окрестности, но кроме небольшой группы проходивших в сторону Центра Зоны примерно в километре от моего сектора сталкеров и нескольких голов Чернобыльских кабанов (уфф, далеко…) ничего не обнаружил. Сменив позицию, я постарался найти место, где в поле моего обстрела могли попасть хотя бы фрагменты каждой из двух боковых, заминированных мною троп. Снял с предохранителя свой АК-105, надежного друга любого жителя Зоны, и застыл в ожидании…

Мой медитативный покой несколько нарушал заморосивший, как обычно, не вовремя мелкий дождик, однако сталкерский комбинезон и терморегулирующее бельё были прекрасной, надёжной защитой от сырости и промозглого весеннего – если можно так назвать в Зоне эту погоду – холода.

На опушку пролеска метрах в двухстах от меня, резвясь и рыча, вскочила стая псевдособак. Эти мерзкие, но удивительно умные существа фактически не имели глаз, видя мир «третьим глазом» — как ящерицы игуаны, которые с его помощью видят всё позади себя. Их рудиментарные, недоразвитые глазёнки были крохотными и, как правило, красными от воспаления, но так как твари эти жили очень недолго в условиях Зоны, где они умудрялись, по словам научников, нахвататься смертельной дозы токсинов и радиации сразу, как только начинали охотиться, при этом даже не собирались помирать, а чувствовали себя весьма вольготно. Ходили слухи, что местные отморозки даже пытались скрещивать этих чудовищ с обычными собаками, в надежде вывести жизнеспособную вне Зоны бойцовскую породу, но все попытки заканчивались фиаско. И слава Зоне… Таких тварей остановить даже пули автомата могли не сразу…

Вожак стаи, мощный, облезлый и ободранный, но очень мускулистый кобель, уставился в мою сторону и усиленно стал нюхать воздух. Ветер дул в его сторону – видимо на запах они и пришли. Как же я мог забыть об этом факторе! Он мог наверняка видеть меня, не смотря на маскировку, и задумчиво застыл, размышляя. Другие твари, в том числе и суки с характерно более длинными, более пушистыми хвостами, но не менее ободранные и уродливые, чем кобели, не смели атаковать без его команды, вожак же не спешил. Он повернул голову на Север, и следуя взглядом в том же направлении, я увидел крадущуюся из-за кустов всего метрах в пятидесяти от меня жирную, наверное, беременную псевдоплоть. Она явно была стара и хитра, как и её предтечи – свиньи, но, несомненно, более труслива при нападении на нее, и тем не менее, стойка и агрессивна в обороне в случаях, если отступать было некуда.

Меня мгновенно осенила идея, и, взяв плоть в прицел арбалета, я всадил ей в шею стрелу с нервно–паралитическим ядом. Потом, быстро зарядившись – вторую. Было очень важно не убить её сразу попаданием в голову – при всей тупости этой твари, мозг ее всё-таки выполнял командные функции, и мне очень хотелось, чтобы она успела разжечь аппетит собак до паралича. А еще больше я надеялся, что ее двойное сердце не остановится сразу, а успеет разогнать по всем сосудам яд.

Плоть, получив первую стрелу, глубоко вошедшую в жирные складки шеи, вздрогнула, и, казалось, задумалась, обернувшись ко мне. Её уродливая пасть со здоровенными зубами разинулась, как будто удивлённо вопрошая меня – что это с ней такое? Вторая стрела, вонзившаяся ближе к крупу в жир на боку, также не произвела на неё впечатления.

Однако замедленность действий и нестандартное поведение плоти, видимо, помогли вожаку псов сделать правильный на мой взгляд выбор, и, не оглядываясь на сомнительной вкусности продукт в моём лице, эта тварь стремительно понеслась сквозь высокую, но редкую и мокрую траву к заваливающейся на бок плоти.

Стая пронеслась метрах в тридцати от меня, и ветер, сменивший направление, обдал меня запахом гниения…

Вожак, добежавший первым, мгновенно стал рвать острыми клыками брюхо еще подёргивающейся твари, остальные самцы, периодически рыча друг на друга или на секунду сцепляясь в схватке, тоже принялись рвать тело здоровенной твари. Суки не особо отставали, но и не спешили – их интересовал не полный радиации и токсинов жир существа, а потроха, которые набившие брюхо жиром и мясом тупые самцы всё равно оставили бы дамам.

Мне очень повезло, наверное, так мне везло в первый раз в жизни. Удерживая потными руками автомат, я понимал, что такая большая стая справится со мной во мгновение ока, атаковав с расстояния нескольких прыжков, и с надеждой взял в руки осколочную гранату, на всякий случай уложенную рядом при оборудовании засады, чтобы не отдать жизнь зря.

Стук крови в висках напоминал грохот бравурных немецких маршей времён второй мировой войны, и я с грустью вспомнил старый добрый МП-40, давно уже оставленный мной на хранение Бульбе. Вспомнилась Айда – как она? Я так давно не видел её, и что-то в наших отношениях стало меняться. Я старался не прикипеть к ней, понимая, что любовь тут, на вечной войне, невозможна… А она хотела любви, хотела детей… Неужели, дурья голова, она не видела КАКИЕ от сталкеров рождаются дети? После всех облучений и приключений? Ах… женщины, прекрасные создания…

Первым упал и начал дрыгать лапами молодой, но уже заматеревший, судя по шрамам, самец. Остальные, перестав рвать добычу, удивленно кружили вокруг него, огрызаясь друг на друга и на сук, которые уже полезли за своей долей к вывалившимся, дымящимся потрохам. Одна из сук вдруг завизжала, и огрызла вожака, который, даже не ответив ей, захрипел и упал набок. Остальные падали, кто с хрипами, кто скуля, пытаясь отползти, и один за другим испускали дух, повизгивая и уворачиваясь от укусов вымещающих предсмертную злобу товарищей по несчастью.

Суки, успевшие поесть совсем немного, озабоченно отскочив и повизгивая, наблюдали эту сцену, периодически принюхиваясь и поводя мордами то в мою сторону, то в сторону той части тропы, что выходила из леса в моём секторе – ветер дул с той стороны.

Расширенное страхом сознание подсказало мне единственное – как оказалось верное – объяснение. Они почуяли людей.

Надо было срочно что-то предпринять, ведь эта картина бойни тварей не могла пройти незамеченной для отряда неизвестной численности, двигавшегося в нашу сторону. Времени на размышление явно не было, надо было заставить тварей убежать с места – умиравшие уже почти затихли, и со стороны зрелище не представляло бы опасности.

Я опоздал. Одна из сук, самая крупная и наглая, скуля крутившаяся вокруг вожака, вдруг, как в замедленном кино, разломилась пополам, и, обрызгивая фонтанчиками крови всё вокруг, ее туша, разделенная надвое чудовищной силы ударом, разлетелась метра на два, оставив на месте, где она стояла, медленно оседающие синие кишки…

Я не стал заглядываться на это зрелище, тщательно оглядев сектор влево-вправо и вычленил стрелка. Непривычного вида конструкция, отдалённо похожая на винтовку, меня смутила. Смутило полное отсутствие признаков стрельбы крупнокалиберной винтовкой – то, что ставить на неё глушитель – смешно, известно давно. Да и дымок от огромного порохового заряда всё равно мгновенно не рассеивается. Но тут не было НИЧЕГО!

Еще один сюрприз сего дня! Я слышал о Гаусс-винтовках, но никогда не думал, что это сверхновое и сверхсекретное оружие так вот легко встретится тут, недалеко от внутреннего периметра Зоны. Встретилось…

Я не знал точных параметров этого оружия, но то, что оно сделало со здоровенной сукой, произвело на меня неизгладимое впечатление. Пожалуй, по мощи она могла сравнится с винтовкой под патрон 12,7, которой во вторую мировую войну подбивали танки!

Стрелок уверенно снял таким способом еще пару тварей, визжа крутившихся вокруг разодранной туши плоти. Твари, на которых, видимо, действовали маленькие, но всё же убийственные дозы яда, на глазах слабели.

Из зарослей искривленных кустов не спеша, но нагло и уверенно вылез другой боец, которого я ранее даже не заметил. На нем был камуфляж типа «Леший» – абсолютно бесформенная гора мокрой прелой листвы, которая при этом, как я слышал, не цеплялась ни за что и не промокала, не оставляла обрывков, да еще и меняла окрас под цвет местности – какая-то новая нано-разработка, безумно дорогая.

Он неспешно двинулся в сторону кучи трупов, в которую превратилась стая. Шёл неторопливо, но уверенно. Меня они не срисовали, подумал я мельком. Как бы так не дышать? А как прицелиться теперь? Смерть или тяжелая травма мне были гарантированны даже в случае, если пуля Гаусс-винтовки ударит рядом, о попадании в меня я старался не думать…

«Леший», вышедший вперед, медленно приближался к нам. Примерно в пятидесяти метрах от кучи туш он остановился и вдруг спокойно, не поднимая автомат, медленно повернулся ко мне всем бесформенным телом и спокойно проговорил:

–Не двигайся. Ты на прицеле у снайпера с гауссовкой. Там картечь, шансы нулевые. Если хочешь умереть сейчас – шевельнись. Если нет – ответишь на мои вопросы, мы тебя разоружим и уйдем. Ты нам не нужен, сталкер. А теперь медленно встань! – скомандовал он.

На размышление времени не оставалось. Нутром чуя, что живым мне точно не остаться, я, изображая возню при вылезании из под кучи веток, которыми был накрыт, незаметно взял в руку гранату, лежавшую рядом, и, продев в предохранительное кольцо средний палец одетой в перчатку руки, отвел гранату назад и, поднимаясь, поднял руки на уровень головы ладонями к противнику. Шанс, что гранату не заметят, был невелик, но утешало то что лапища у меня не маленькая, а небольшая наступательная граната НАТО для «внутренних работ», десяток которых, благо каждая весом-то всего по сто двадцать грамм, я взял в виде трофея в бункере Свободовцев, была величиной чуть крупнее яйца и была полностью набита мелкими поражающими элементами, что гарантировало стопроцентное поражение цели в радиусе пяти метров от эпицентра взрыва тридцатиграммового заряда мощнейшей взрывчатки. При этом взрывная волна и звук были не очень сильными и не поражали кинувшего гранату бойца, если он был на расстоянии более двадцати метров либо за укрытием.

Моя сдача не ошеломила противника, но я явно не сходил за сталкера, просто случайно спрятавшегося в кустах от зверья – было очевидно, что я участник засады на них, и они просто блефовали, справедливо думая что я, не зная их численности, не рискну вступать в бой. Они же явно были оснащены по последнему слову техники, и укрытие моё обнаружили издалека. Вот это провал… Как дикарь с копьём на винтовку, подумалось мне грустно-грустно. Очень захотелось выпить много водки и прижать жаркое тело Айды… Да ведь я люблю её, сучку, мелькнула у меня в голове мысль, пока он приближался, аккуратно обходя трупы псевдопсов.

Как-то в юности, я смотрел старинный-старинный, ещё чёрно-белый фильм про вторую мировую войну. Там героиня спросила кукушку в лесу – мол, покукуй, сколько мне осталось… «Кукушка» — снайпер, залегший невдалеке, явно готов был кукануть два раза – в моём случае. В первый – и в последний…

Видимо звезды, по яркому южному сиянию которых я иногда скучал, глядя на вечно затянутое дымкой облаков небо Зоны, сегодня очень благоприятствовали мне. Мой победитель, обходя кучу тел, на секунду закрыл от меня залегшего в кустах снайпера с Гаусс-винтовкой, закрыв и ему директрису стрельбы. Приглашение к действию было недвусмысленным. Как в замедленной съемке, я дал своим ногам расслабится, и уже падая, сжал кулак правой руки, машинально – на авось – выкинув руку вперед. Граната, описав крутую дугу, отделилась от кольца, оставшегося на моём пальце и упала к ногам «лешего». Покрытая мокрой листвой и сучьями земля ударила меня в лицо, и жесткий хлопок ударил мне в уши, заботливо прикрытые шлемом. Конец, мелькнуло в голове, холодной и спокойной, и шея рефлекторно припечатала моё лицо в мокрую листву…

Я не почувствовал удары снопа осколков по шлему и спине, просто показалось, что меня несильно ударили подушкой и осыпали чем-то тяжёлым, но раздробленным….

В наступившей кромешной тишине я так же — рефлекторно — откатился влево – туда, где лежал мой автомат, и, не останавливая вращения по скользкой листве, я схватил его и дал длинную очередь в сторону снайпера.

Автомат дергался в руках, гильзы, вылетая из автомата, больно, со звоном улетали в сторону, пока, закончив поворот, я не оказался на животе, выцеливая место, где должен был лежать мой палач. Рефлекторно опять же, я выдернул из разгрузки новый магазин и перезарядился. Ответного выстрела с той стороны, которого я с ужасом ждал, не последовало.

Краем глаза я видел корчащегося и стонущего бойца в двадцати метрах от меня, чуть правее, и чётко видел, как в разрезе прицела автомата стоял – кто бы мог подумать – Хемуль…

Никогда никому не расскажу, каких усилий стоило мне удержать палец на гашетке. Вся плоть моя была подчинена одной цели – сдвинуть палец, и почувствовать сладкую отдачу в керамический щиток на плече. Палец никак не хотел разжиматься…

Когда Хемуль, не спеша подошедший ко мне, мягко сказал: «Всё кончилось, Маскаль,» — я поднял глаза, и сквозь пелену слёз разглядел силуэт в камуфлированном костюме, с рюкзаком за плечами и с автоматом, нацеленным в землю. Он знал, как привести товарища в чувство. Присев рядом, он, мягко разжав непослушные пальцы моей правой руки, вытянул автомат, не спеша, демонстративно, поставил его на предохранитель, и положив рядом, присел на колени. Я видел неподалёку шевелящегося раненного «лешего», но Хемуль не обращал на него никакого внимания. Так же размеренно и спокойно он вынул из чехла пластиковую флягу и, открутив крышку, приподнял мне голову за бок шлема и просунул горлышко в рот.

Левая рука начала слушаться, я приподнялся и жадно глотал простую, но такую вкусную и родную воду…

Заставил себя сесть. Очень не хотелось при товарище ощупывать себя – тела я почти не чувствовал – только страх, что я снова обгадился, как тогда, в схватке с псевдогигантом, заставил меня сделать это. Я ощупал себя. Хемуль невозмутимо наблюдал за мной, по-прежнему не обращая внимания на поверженного, корчащегося у него за спиной врага.

Я попытался встать, но встать с колен не смог, и долго, как мне показалось, блевал в примятую моей стокилограммовой тушей, утяжеленной керамической бронёй и снарягой, мокрую, жухлую листву.

Хемуль поднялся, махнул кому-то рукой, и от опушки отделилась ещё одна фигура в камуфляже лешего. Человек был явно высокого роста, но его фигуру полностью скрывал костюм. Он подходил не спеша, оглядываясь вполоборота, его М-18 – великолепная модификация М-16, но под российский патрон 7,62 – покоилась на левом локте, а за спиной виднелось странного вида длинное ружьё, закутанное в маскировочного вида тряпку.

Подойдя к раненому врагу, он деловито приподнял его и скинул с головы моего подрагивающего в конвульсиях несостоявшегося убийцы накидку костюма.

Бледное лицо под матовой каской, с вытекшими глазами, изорванное осколками, и полный тёмной густой крови рот с выпадающими в сгустках крови зубами, придали мне новые силы, и я снова изверг остатки утренней трапезы в уже начавшую впитывать блевоту листву.

Я сидел на земле, прислонившись спиной к дереву. Ребята занимались своими делами. Патагеныч – уже без боевого маскарада, но еще не отмывший от камуфляжной раскраски свою широкую и добрую морду над вечно нечесаной бородой – как гора возвышался над костерком с перекладиной из кривой, по местным обычаям, палки, усердно кашеварил.

Хемуль, со свойственным ему хладнокровием, разрезав на раненом слепом пленнике одежду, поил оного водой, периодически что-то успокаивающе приговаривая.

Раненный, видно, отошел уже от шока – ему явно вкололи наркотики и стимуляторы, даже пытался отшучиваться. Хемуль не спешил.

Заботливо наложив повязку на глаза пленного, он по возможности тщательно промазал раны на его лице, смыл ватным тампоном кровь. Тот очухался уже от шока, но явно не осознавал происходящего. Он что-то невнятно, но усердно причитал про свои офуенные связи в командовании Объединенной Группировки, про счета в европейских банках с миллионами кровных долларов, накопленных праведным трудом, и про то, как щедро он отблагодарит своего друга. Он – сам Мазератти! Лучший стрелок Зоны и возможно – всей Европы. В его бригаде три Гаусс-винтовки, которых единицы даже у Монолита. Он очень… очень… После короткого тревожного забытья, явно немного очухавшись, Мазератти осмелел, начал задавать вопросы – кто мы, где его товарищ, почему он ничего не видит – может мы развяжем ему глаза…

Брррррр, я, как сквозь пелену, видел, как отшатнулся от своего варева у костра Патагеныч, прямо с ложкой в руке, и шлёпнулся на задницу, громко ойкнув и смешно вскинув вверх бороду.

Хемуля словно подменили. Он хладнокровно, методично, бил ботинком по коленным чашечкам корчащегося и орущего от боли, очевидно, пронзающей мозг даже сквозь завесу наркоты, пленника.

Сделав передышку, Хемуль присел у костра и прикурил от уголька. Костёр весело потрескивал, варево утробно и сытно булькало, Патагеныч и я сидели молча, боясь даже привлечь к себе взгляд озверевшего Хемуля. Голый, избитый и израненный пленник стонал и корчился поодаль, и это явно сказывалось негативно на выделении нами пищеварительных соков. Хемуль нервно курил – я впервые видел его курящим, да еще и самокрутку, испускавшую едкий противный дым, до боли похожий на дым от местной, мутировавшей наркотической травы.

Патагеныч осторожно, чтобы не выступить в роли громоотвода для совсем, очевидно, съехавшего с катушек Хемуля, поднялся и робко продолжил помешивать варево.

Хемуля мелко трясло. Я заставил себя встать, обрести силы и помочь ему сделать то, чего он сам, наверное, даже накрутив себя, сделать боялся.

Подойдя к жалобно скулящему пленнику, я грубо взял его за волосы и поволок в сторону оврага поодаль от нашего бивуака…

Вернувшись, я не стал сразу подходить к ребятам, которые, явно курнув и пропустив по сотке, о чем-то весело, но привычно приглушенно ржали у костра. Я смачно облил кривоватый куст метрах в десяти от лагеря, стараясь аккуратно облить все его крупные ветки. Почти получилось.

Руки, стереть с которых кровь мокрой листвой там, в овраге, откуда я вернулся уже один, удалось не очень хорошо – они мелко тряслись, и попасть по кусту было сложно. Вдалеке слышались глухие хлопки выстрелов, завывание и вскрики зверей, и фоном к этому был заморосивший снова мелкий дождичек, и шелест, и запах опавшей и попревшей за зиму листвы.

Дышалось удивительно легко. Весна вступала в свои права…